Словесная симфония

Часть I. Аллегро

Глоток. Глоток. Еще один. Жидкость обжигала горло, но ведь у всего есть побочный эффект, верно? Даже в рождении гениальной музыки.

Она продолжала пить, судорожно прижимая воспаленные губы к стеклянному горлу, в то время, как вечно куда-то спешащие мурашки-прохожие, с отвращением рассматривали убогий, обтрепанный ветром и временем силуэт женщины, безжалостно, как они думали, отравляющей себя ядом или запивающей еще одну душераздирающую историю или... Или, или, или... Каждый движущийся пазл этой серой, глухо-немой картины занимал себя по дороге в никуда составлением безумных предысторий нынешней жизни "алкоголички", которая, впрочем, ни капли их не интересовала. Ничего не могло заинтересовать их больше, чем они сами...

Город разбитых надежд

«Помни: большой город опасен и обманчив. Не заплутай по дороге к своей цели. Оставайся собой и ни в коем случае не предавай мечту».

Джеки помнила каждое слово. Но давно не вспоминала его смысл. Она ненавидела вспоминать родной Индиан-Хиллс штат Кентукки, свой бедный маленький домишка, старых друзей, тяжелое детство. Она давно оборвала все нити, связывающие ее с прошлым, ибо единственное, что она хотела знать, любить и помнить, был Нью-Йорк – тот самый большой город, о которой с таким предостережением говорила мама, город, который, впрочем, не был ни обманчивым, ни опасным…

«Черт бы тебя побрал!» - дико закричала болезненно худая девушка с волосами цвета вороньего крыла и синяками бессонницы под глазами. Она яростно пнула большую металлическую коробку, переваливающую яркими, сочными, зазывающими огнями. Имя этой сверкающей и озаряющей темноту жестянки было «Crazy Wheels». И она только-что сожрала почти всю ее недельную выручку. Джеки снова чертыхнулась и начала медленно пробираться к выходу, шаг за шагом, передвигая окоченевшие, громко шаркающие ноги в уродливых, пыльных кроссовках. Она пробежала глазами по забитому салону.

Караваджо

Караваджо. Уважаемое имя сицилийской династии пекарей. Имя его прадеда, деда, отца. Наконец его имя. Караваджо должно было стать именем его сына, внука, правнука. Но нет. Оно утонуло в омуте крови, жестокости и криминала. И это он, дон Караваджо, Моисей сицилийской мафии, тому виной.

Все началось с нее. С Энджи, чья судьба была стать Караваджо. С того рокового дня прошло невыносимо много лет, но он до сих пор помнил все до малейшей крупицы.

Энджи хотела наведаться к нему в пекарню, а он, юный, счастливый, влюбленный, окрыленный безоблачным будущим, бежал ей навстречу. Он уже видел свою Энджи, тонкую, как статуэтка, свежую, беззаботную и такую же счастливую. Ветер играл ее шелковистыми, светлыми волосами, и это делало ее похожей на перышко, легкое, пушистое перышко, которое было готово взлететь навстречу чистому, прозрачному, яркому небу. Но она полетела не к небу, Энджи бежала в его объятья, звонко, переливисто смеясь, и махая милой, маленькой, белоснежной ручкой. Он уже чувствовал ее тепло, ее свежий, лимонный запах, чувствовал ее длинные, тонкие пальцы в своих темных кудрях…  

И тут…

Птица войны

Истошный крик расколол мертвую тишину на мелкие осколки…

Вьетнам. Ослепительный свет. Бомбёжка. Горячий опаливающий воздух. Вой канонады. Растерзанные тела друзей. Тошнотворный запах жареного человеческого мяса.

Он закричал. Закричал от усталости, безысходности и страха, который съедал его уже не один месяц. Все говорили о пост вьетнамском синдроме, постоянно повторяя, что все будет хорошо. Но не было ничего хорошего в том, что он видел изуродованных взрывами призраков прошлого, которые безустанно преследовали его. Не было ничего хорошего в том, что он никак не мог найти выхода из совершенного лабиринта своих ночных кошмаров. Все продолжали твердить, что знают старину Грегори Адамса, сильного и стойкого оловянного солдатика, и что он сможет пройти через «трудное время». Но он сам уже не знал того Грегори, о котором все говорили. Он знал лишь то, что эта война уничтожила его, как и миллионы других людей.

Девушка в красном гамаке

Был вечер. Особенный и одинокий вечер. Пламя угасающего дня сливалось с ее огненными волосами, рассыпаясь мириадами ярко-ослепительных искр. Но она не замечала этого. Она не чувствовала себя такой же особенной, как этот догорающий день. Она была просто красивой девушкой, которая отдыхала в старом гамаке из красного хлопка. Красивой и одинокой.

Мрачные, потусторонние тени ложились на ее изящное мраморное лицо, окутывая огонь ее рыжих волос паутиной задумчивого и сонного безмолвия, которому она с такой страстью отдавалась в эту волшебную минуту.